НАША СЕМЬЯ (1940—1967)
Итак, 9 февраля 1940 года в Ленинграде родилась новая семья: Михаил Быковицкий и Валентина Краснова. Возникает вполне законный вопрос: как родители жениха и невесты отнеслись к данному событию? Не думаю, что у них спрашивали на это разрешение. Времена были другие, да и дети уже давно покинули отчий кров и вели самостоятельную жизнь. Но, конечно, родственников известили... постфактум. Бабушка Марфа отнеслась к событию, скажем прямо, без особой радости. Дескать, время покажет. И среди евреев бывают хорошие люди. Бабушка Берта была безутешна и поначалу чуть не прокляла сына. Как это так: жениться на русской! Но материнская любовь оказалась не столь безрассудной. Поплакала, поругалась и смирилась. Делать нечего. К сожалению, родственные проявления антисемитизма с одной стороны и русофобии с другой - не редкость и в наше время. Умение сосуществовать в этих условиях - неприятная обязанность. Борис Пастернак называл эту несвободу (в творчестве) вынужденными путами, которые он накладывает на себя сам, по доброй, но зато и проклятой воле. Впрочем, моих родителей это не очень беспокоило, так как жили они своей собственной жизнью на Фонтанке и ждали рождения первенца. Осенью моего отца призвали на срочную службу на западную пограничную заставу около Пскова, обычным рядовым красноармейцем с одновременным выполнением обязанностей врача, так как он не заканчивал военного факультета. Пришлось сочетать шагистику и муштровку молодого бойца и профессиональную врачебную практику. Первый вызов был к жене командира заставы на приступ мигрени. Когда она увидела перед собой молодого рядового красноармейца, то спросила: «А ты кто будёшь?» «Ваш доктор» — ответил отец. «А ты не врёшь?» Словом, служба началась. Вскоре, 18 декабря 1940 года появился на свет мой старший брат — Александр. Мама была женщина крупная, но таз у неё был узкий из-за широкой кости и ребёнок родился в специализированной клинике Отто на Васильевском острове. Всё обошлось благополучно. В апреле 1941 года мама уволилась с работы и выехала из Ленинграда на лето к своей маме в город Боровичи Новгородской (тогда Ленинградской) области. А через два месяца, 22 июня 1941 года началась война.
Незадолго до войны маму приглашали диктором на ленинградское радио, но замужество и рождение сына не позволили изменить ход судьбы. Мама с Сашей не смогли вернуться в Ленинград и остались в Боровичах, а папина застава приняла на себя первый удар войны. Воинская часть, где служил отец, была на старой границе. По договору с Гитлером (пакт Молотова—Риббентропа) новая граница в связи с присоединением Прибалтики и Польши проходила западнее прежней. Зато первый немецкий «ас» 22 июня был сбит на их заставе. При неудачном приземлении на парашюте пилот сломал голень, к тому же он страдал гонореей и его надо было бужировать из-за сужения мочеиспускательного канала. Поэтому препровождать немецкого лётчика в ленинградский Большой дом (Управление НКВД) отправили отца, так как он знал немецкий, был врачом и призывался из Питера. Отец рассказывал, что лётчик был из аристократов (барон), состоял в нацистской партии и даже выражал недовольство в связи с тем, что его сопровождает еврей. В отдельном вагоне они прибыли в город, отец сдал его в Управление, забежал домой на Фонтанку и последним поездом, уходящим из Ленинграда, в полном боевом снаряжении, включая шинель в скатке через плечо (жарким летом!) и с сапёрной лопаткой, 30 июня отправился во Псков. 1 июля Псков оказался опустевшим, его поспешно оставили наши части, а немцы туда ещё не успели войти. Границы не было. Беспорядочно отступавшие бойцы, а с ними и отец, были остановлены командованием. Стали окапываться. И тут вновь поворот судьбы. Мимо проезжали машины с пограничниками заставы, где служил отец. С НКВД не могли спорить даже генералы. Красноармеец Миша Быковицкий быстро сел в машину к своим и поехал на восток. А там уже ждали их, замкнувшие окружение, немецкие танки. Грузовики, на которых они ехали, были брошены и красноармейцы, ведомые местными проводниками, со своим командованием стали лесами и болотами выходить из окружения. Думаю, что те оставшиеся бойцы, с которыми начал тогда окапываться мой отец, либо погибли, либо попали в плен. Судьба сберегла его. «Наша военная молодость — северо-западный фронт» — так пелось в известной песне.
Из окружения отцовская дивизия болотами, давя сапогами клюкву, к октябрю вышла в районе Валдая. Грех было не воспользоваться ситуацией — совсем рядом были Боровичи. Отец договорился с командиром, нелегально (он же был рядовым!) переоделся в офицерскую форму военврача и отправился к жене с сыном. Авантюра для военного времени довольно рискованная. С приключениями, но папа всё же довёз их с тётей Тасей до Рыбинска, а оттуда баржей отправил по Волге до города Горького, где жили его родители. Волга усиленно бомбилась немецкой авиацией, часть барж была потоплена, но мамина «посудина» доплыла до места. В Боровичи же, немцы, хотя и находились совсем рядом, не вошли. На город за всю войну была сброшена всего одна бомба. Горький же, напротив, бомбили постоянно, особенно Сормово, где жила и работала мама, так как там находились военные заводы. Мама рассказывала, что пока она была на работе, а Сашка — детском садике, то мама боялась одного, что сын погибнет, а она останется живой. Поэтому во время бомбёжек ночами она прижимала Сашу теснее к себе, чтобы если уж погибнуть, то вместе. Нельзя сказать, что отношение свекрови и золовки к маме было радушным, мама не любила об этом вспоминать. Мама получала паёк семьи фронтовика, но отдавала его семье отца, так что приходилось порой недоедать. О ком мама всегда вспоминала с благодарностью, так это дедушка Яков. Мама даже помогала дедушке, как правоверному хасиду, проводить моления по субботам. Дело в том, что для моления необходим был кворум — 10 человек. Недостающих евреев даже среди атеистов мама находила для дедовского моления на своей работе (завод «Красное Сормово»).
Мир тесен. На этот сормовский завод приезжали для принятия подводной лодки мамины друзья: Серёжа Подгорных и Борис Крылов. В том доме в Боровичах, который в 30-х годах экспроприировала у деда советская власть, квартировала семья Подгорных и их дети: Нюра, Нина, Серёжа и Дима. Мама была для них, как старшая сестра. С Нюрой и Ниной они потом общались в Ленинграде. Борис Крылов женился на Нине, от них родилась наша хорошая знакомая — Таня Крылова. Так вот, мама оказалась тем человеком, кто видел Бориса и Серёжу в последний раз. Они вскоре погибли на этой подводной лодке. А Дмитрий Подгорных до войны попал в сталинские лагеря, а из лагерей попросился в штрафной батальон 10-й дивизии НКВД, защищавшей Сталинград. Дядя Дима рассказывал, как рискуя жизнью перевёз женщину с ребёнком из горящего Сталинграда на другой берег Волги (сталинское командование запретило эвакуацию жителей города). Он не только чудом выжил в этой бойне, а затем поселился в Сталинграде, но впоследствии даже сына Серёжу (в память о погибшем брате) родил 9 мая 1945 года. Как только военная ситуация в стране улучшилась (1943—44г.), моя мама с сыном (моим братом Сашей) вернулись в Боровичи.
Отцовскую дивизию после выхода из окружения отправили на переформирование на Урал, а оттуда они были посланы на создание Курской дуги. Эта операция была сверхсекретная, нельзя даже было писать письма, марш-броски совершались по ночам. Отец рассказывал, что их забыли снабдить солью и часть солдат погибла во время тяжёлых переходов. Ну, а далее была знаменитая Курская битва — самое крупное танковое сражение в истории войн, о котором отец говорил, что днём небо было таким же чёрным, как и ночью. Отцовский ПМП (полковой медицинский пункт) был всего в 100 метрах от окопов. Папа рассказывал, как немецкие танки - "тигры" и "пантеры" в шахматном порядке двинулись на них по всему горизонту, так что вначале десять дней пришлось отступать с боями («драпать», как говорил отец, и как потом я узнал - это была терминология окопов). Значительно позже я нашёл в интернете упоминание об отце в период Курской битвы (в составе 175 Уральской стрелковой дивизии). Вот выдержка из этой статьи: "Только медпункт 282-го Свердловского полка, руководимый капитаном медслужбы М. Я. Быковицким и врачом А. Головановой за период с 7 по 12 марта принял и обработал более 150 раненых. Аналогичную работу проделали и другие полки. Работать им пришлось в крайне тяжелых условиях" (в фамилию отца вкралась типографская описка: Бьгковицкий вместо Быковицкий). Лишь потом началось знаменитое наступление. К тому времени отец из рядового стал офицером (военврачом), лычки и ромбики на петлицах сменили на погоны, а ему (старший врач полка, как-никак!) выдали коня для передвижения. Коня звали Орлик. На Курской дуге папа был контужен прямым попаданием танкового снаряда в коня, на котором он в тот момент сидел. Судьба опять пощадила его. Отлежался в своём медпункте. Почему-то в нашей семье это было поводом для шуток. В плен папа попасть не мог, так как он был евреем и коммунистом одновременно, поэтому последний патрон папа всегда берёг для себя. В компартию же он вступил на Курской дуге в результате усиленных уговоров комиссара полка. После Курской дуги было знаменитое белорусское (ковельское) наступление с выходом на границу (операция Багратион) в составе Второго Белорусского фронта под командованием Рокоссовского. Потом переход через границу, взятие Варшавы. форсирование Одера, где отец отвечал за медобеспечение переправы. Когда , кажется к 50-летию Победы всех участников награждали орденом Отечественной войны, то дядя Ефим обижался, что всех уравняли, а отец говорил: "Это мне за форсирование Одера". Его тогда представили к награде, но из-за перевода представление затерялось. После этого отец был переведён врачом в медсанбат и уже в его составе участвовал во взятии Берлина и дошёл до Эльбы, где произошла встреча с союзниками. При занятии пригорода Берлина отец даже вынужден был по просьбе бургомистра охранять немецких женщин от насилия наших солдат. Отец рассказывал, что после боёв с занятием города действовало старое военное правило трёх дней, когда солдатам всё разрешалось. О победе отец узнал от англичан 8 мая 1945 года. Он подружился с одним англичанином-евреем, который тоже знал идиш, поэтому они могли общаться. В ночь с 8 на 9 мая капитуляция фашистской Германии была принята и нашим командованием. Мама узнала о победе ночью по радио — она штопала Сашкину одежду. Как только просветлело, вывесила в чердачном окне красный флаг и побежала к тёте Тасе сообщить о победе. Когда возвращалась, плакала. «Что же ты плачешь, Валюша?» — спрашивали ранние прохожие. «Победа!» — отвечала мама. «Дурочка, чего же ты плачешь, радоваться надо», — говорили они и плакали вместе с ней.
Отец редко вспоминал о войне, не надевал наград, стеснялся чествования фронтовиков и ни в каких празднованиях не участвовал, хотя кому, как не ему отмечать праздник Победы. «Герои лежат в земле» — говорил он. В дальнейшем я часто убеждался, что многие ветераны, кичащиеся своими наградами и участием в войне, лишь изображают из себя героев, не являясь ими. Лишь в конце жизни мне удалось вытянуть из отца некоторые подробности тех лет. Кое о чём я упомянул в своей книге «Переплетение имён...» и повторяюсь здесь. Отцовские «Воспоминания военного врача, Германия», напечатанные моим другом Анатолием Несмеяновым в газете «Дантист» в 1996 году, я отразил на этом же сайте в «Публикациях».
После победы мама с Сашей вернулись для моего рождения в Ленинград, а через некоторое время они выехали к отцу в оккупированную советскую зону Германии. Папа подробно описывает эти события в своих воспоминаниях. Я отражу лишь главные моменты. Вначале наша семья жила в г. Тале у фрау Лётте, затем у фрау Эмми. Сашка быстро освоился в Германии, стал говорить по немецки , а так как он был блондин и голубоглазый (вылитый ариец), то его не отличали от немецких детей, с которыми он дружил. У мамы в первой половине беременности возникла тяжелая дистрофия (после военного голода). Потом всё нормализовалось и мама уехала в Ленинград, так как не хотела рожать в фашистской Германии. Я родился 7 сентября 1946 года в Снегирёвском роддоме, так как схватки начались неожиданно, мосты были разведены и на Васильевский остров в клинику Отто, где мама находилась под наблюдением, попасть с нашей квартиры на Фонтанке было нельзя. Родился я , как говорила мама, весь опаренный, но кожа быстро восстановилась. Мама мечтала о девочке Наташе, даже подготовила всё для девочки, фрау Эмми подарила маме чашечку «фюр Наташа», но родился мальчик. Мама хотела назвать меня Андреем, но отец настоял на имени Дмитрий. Впоследствии мамино желание было осуществлено в именах моих детей. Регистрировали моё рождение, как и Сашкино до войны, во дворце Белосельских-Белозерских (там был расположен ЗАГС). Мама потом, объясняя мне в детстве факт моего рождения, говорила, что меня купили в «Пассаже» на Невском, хотели девочку, но девочек давали только по карточкам, так что пришлось брать мальчика. К тому времени папу перевели в новую дивизию, он уехал в Виттенберг, а через полгода (в феврале 1947 года) мама выехала из нашей коммуналки на набережной реки Фонтанки, 39 со мной и Сашей к отцу в советскую оккупационную зону Германии. Как оказалось, из этой квартиры навсегда. Вернулись папа с мамой в Ленинград почти через 20 лет, уже после окончания военной службы отца.
Семья в Германии: папа, мама и брат Саша (г.Тале, 1946)
В 1947 году отца перевели из Германии в военный госпиталь на Западную Украину в город Станислав. Там прошло наше с братом детство. Я подробно описал это время (1947—1964 годы) в своей повести о детстве «Воспоминание о Станиславе». Её тоже можно найти на этом сайте. Но я всё-таки отражу основные моменты нашей биографии.
В Станиславе вначале мы жили в гостинице «Красная звезда», а затем нам дали квартиру на ул. Ломоносова дом 14, кв. 11. После войны эту квартиру бывшего хозяина дома, по воспоминаниям местных жителей, занимал маршал Рокоссовский, затем она была поделена на две части, и одну из частей выделили нам. Отец работал в госпитале вначале терапевтом, а затем возглавил туберкулёзное отделение. В городе по ночам активно орудовали бандеровцы — украинская повстанческая армия (УПА). Это продолжалось приблизительно до 1955-56 года, после чего Карпаты стали относительно безопасными. Саша учился в русской мужской средней школе № 3 им. Олега Кошевого. Затем, в 1953 году в эту школу поступил я. Во втором классе нас объединили с девочками из первой женской школы. Кроме того мы с братом учились в музыкальной школе, Саша на скрипке, а я на фортепиано. Саша окончил семилетку, а я едва дотянул до пятого. Среднюю школу брат и я окончили с медалями: брат с золотой (1958), а я с серебрянной (1964). Каждое лето мы выезжали на дачу в материнский дом в Боровичах, ехать приходилось долго, почти четыре дня — с пересадками во Львове и в Москве. Дом в Боровичах был большой и уютный: кухня с большой русской печью, три комнаты — гостиная, спальня и детская. По утрам мы пили парное молоко, днём ходили купаться на Мсту, вечером смотрели диафильмы или играли в лото. В Боровичах было много маминых друзей и родственников, к нам часто приходили гости, мы также часто бывали в гостях. Боровичское лето для меня — полноценная вторая половина детства наравне со Станиславом.
Жизнь отца и матери не всегда складывались ровно. Дело в том, что они очень отличались друг от друга по своим характерам: мама была по натуре активисткой, весёлой, дружелюбной и гостеприимной, а отец более замкнутым, не очень-то гостеприимным, любящим тихую и спокойную домашнюю жизнь. У них иногда возникали размолвки, особенно в 1959 году, когда встал вопрос о сохранении маминого дома в Боровичах и необходимости проживания там. Мы даже жили там с мамой полгода и я учился в той самой школе № 1, где училась когда-то моя мама. В результате дошло до угроз самоубийства как у матери, так и у отца. Видимо, всё-таки любовь у них была не шуточной. В итоге мы продали боровичский дом и жили в Станиславе до окончания отцовской военной службы. Саша в 1958 году поступил в Ленинградский политехнический институт (куда когда-то мечтал поступить отец), который и закончил в 1963 году, женился на Алле Каменецкой и уехал жить и работать по месту жительства её родителей в Ригу. Там у него родился сын Вова (1967), затем внуки Миша и Дана, а в 2004 году Саша с Аллой уехали к детям в Израиль. Я уехал в 1964 году из Станислава, ставшего к тому времени Ивано-Франковском, в Ленинград и поступил в Первый Ленинградский медицинский институт (который до войны закончил отец). В 1965 году в Ленинград вернулись из Ивано-Франковска мои родители, а в 1966 году, благодаря тому, что отец призывался в армию из Ленинграда, мы получили квартиру в ленинградских новостройках на ул. Софьи Ковалевской, дом 15. Мама, к сожалению, не успела насладиться жизнью в России (а она так радовалась, что у неё наконец-то появилась кухонька, так как в станиславской квартире «кухня» была в коридоре), и умерла от рака фатерова соска желчных путей 26 марта 1967 году, после операции, вскоре после своего 60-летия. Так закончилась общая история нашей семьи. Далее наши биографии разделились на историю жизни отца, семьи брата, и мою.
История одной семьи / Родословная матери / Родословная отца / Наша семья (1940-1967) / Дима, Света и компания